Рубрики

Бабушка становится все более и более взволнованной, когда поезд кренится к венгерско-румынской границе. Слезы текут в морщины вокруг ее голубых глаз. Она сжимает мои руки. «Помогите мне, помогите мне», — умоляет она на грубом немецком, нашем единственном общем языке. Я киваю, испуганный.

Она суетится по купе. Буница — так местные называют бабушку — прячет плитку шоколада под моей газетой, запихивает в мою дорожную сумку контейнер венского кофе. «Ты иностранка. Полиция не заберет твои вещи», — объясняет она, подробно описывая все кражи на границе, которые она пережила. Хотя она румынка, она работает на фабрике бюстгальтеров в Австрии, раз в год возвращаясь к своей семье. Я провожу контрабандой ее излишки лакомств.

По крайней мере, я искренне надеюсь, что это угощения, а не, скажем, канистры из кафе, набитые кокаином. Поезд дергается через чернильно-темную сельскую местность. Мы часто останавливаемся. Ботинки хлопают вверх и вниз по вагону. Я притворяюсь, что дремлю, демонстративно демонстрируя синий паспорт. Буника напевает и качается, слегка учащенно дыша. Я начинаю ее ненавидеть. Зачем она вообще упаковала 12 банок растворимого эспрессо? Холодная война закончилась. Поставки пересекают границу в счастливой, капиталистической манере. Она пропустила памятку?

Наконец, появляются мрачные охранники. Они мельком смотрят на мои документы, забавляясь туристкой на ночном поезде Будапешт-Клуж. Затем они обыскивают сумки Буницы. Она плачет. Я сурово смотрю, стараясь изобразить из себя сотрудника ООН по правам человека. Возможно, это срабатывает: пограничные головорезы оставляют ее запасы шоколада в покое.

Буница целует меня и танцует по купе. Затем она готовит праздничный кофе из своих запасов, смешивая коричневый порошок с газированной минеральной водой. «Ммммм. Кишечник!» — заявляет она, встряхивая бутылку. Я давлюсь тепловатой смесью — возможно, худшим напитком в моей жизни — и поднимаю тост за свою первую поездку в Восточную Европу.

Грязный, грязный поезд, слухи о продажных полицейских, заляпанные бетонные многоквартирные дома и непроходимые дороги с выбоинами — все это я ожидал от страны, разоренной коррумпированным коммунистическим диктатором. За три коротких десятилетия Николае Чаушеску разрушил столетия пасторального процветания и австро-венгерской высокой культуры. Он обедал на золотых тарелках, пока люди голодали, поощрял детей шпионить за своими родственниками и, как утверждается, перевел 470 миллионов долларов на свой личный швейцарский счет. Несмотря на его казнь в 1989 году, деньги так и не были возвращены.

Это позор, потому что Румыния заслуживает немного мелочи и повода для улыбки. Как только я преодолел грубый культурный шок (ржавый металл, сироты-спавшие, умоляющие торговцы стеклянной посудой в конных повозках), я нашел много того, что мне понравилось, даже понравилось. Клуж для начала.

Готические, барочные и fin-de-siècle здания группируются вдоль извилистой реки. Цвета теплые: медово-желтый, пастельно-розовый, цвет яйца малиновки, даже закатно-оранжевый, раскрывающий яркие латинские корни района. Шпили и купола-луковицы возвышаются над мощеными дворами. Литературные салоны и культура кафе когда-то господствовали здесь, когда свет города освещал Балканы.

Клуж также является форпостом для путешественников, направляющихся в Трансильванию. Я беру в аренду потрепанный седан Mercedes, который, вполне возможно, старше меня, и отправляюсь в горы — или, скорее, в окутанные туманом Карпатские горы.

Сельская местность кажется странно заброшенной… и так оно и есть. После падения Чаушеску любой человек немецкого происхождения мог претендовать на немецкое гражданство. Девяносто процентов трансильванцев эмигрировали.

Исход и кризис идентичности не являются чем-то новым в этой саксонской полосе земли, заселенной в 12 веке. Венгры, немцы, турки и Габсбурги — все претендовали на эту территорию и опустошали ее.

Печальные остатки влачат средневековое существование, полное крепких церквей и быков, запряженных в телеги с сеном. Печи обжигают известняк. Профессии передаются от отца к сыну: кузнец, резчик по дереву, мясник. Старейшины катят по грунтовым дорогам, согнув позвоночники под тяжелыми связками хвороста. Пастухи продают круглый сыр, рядом с венграми, торгующими традиционной вышивкой и крепкими флисовыми жилетами. Их любимый напиток — крепкий домашний бренди, называемый цуйка или хоринка, приправленный сливой.

Черепичные крыши оседают, красная глина тянется обратно к земле. Кружевные занавески колышутся, открывая торжественную мебель — все из темного дерева и тяжелой резьбы. Дубовые кровельные шпили церквей возвышаются над деревнями, которые никогда не знали мостовой.

Земля изрезана каньонами, пиками и скалами, усеянными замками. Широкие речные долины шелестят садами, медведями и дикими кабанами. Пейзажи просто потрясающие; неудивительно, что Энтони Мингелла снимал Холодную гору среди этих скал.

Брэм Стокер уловил суть тревожного ландшафта и превратил ее в миф о Дракуле. По иронии судьбы, он так и не отправился в Карпаты. Его яркие описания были составлены из путеводителей в читальном зале Британского музея.

Граф-вампир был основан на князе пятнадцатого века Владе Цепеше, который был просто жаждущим крови в общепринятом смысле, помешанном на битвах. Он убил тысячи турецких захватчиков, часто сажая жертв на кол или насаживая их головы на пики. Трансильванский город Брашов разыгрывает кровавую историю, но общее мнение отвергает «замок Дракулы» как дешевую туристическую ловушку.

На самом деле Чаушеску высосал гораздо больше жизни из этой некогда процветающей страны, балканской житницы. Его прокопченные фабрики и разваливающиеся ядерные реакторы все еще пятнают изумрудную сельскую местность. Сироты бродят по улицам, попрошайничая и нюхая клей, благодаря его антиконтрацептивной, подталкивающей к деторождению политике. Даже из могилы маячит его тень.

Но сердце страны светится сквозь мрак. Народ мудр, глубок и щедр, склонен к веселым порывам. Их дух горит ярко.

Под влиянием Реформации и ее спартанского стиля трансильванцы побелили свои церковные фрески. Однако с течением веков мел растворился. Проявились очертания, затем детали… и теперь потрясающие средневековые фрески сияют, восстановленные и возрожденные.

Пусть Румыния сделает то же самое.